Однажды на своей машине Владик ехал в город. Дорога была плохая. Хотя дорогой это жидкое месиво назвать было трудно, поэтому он припозднился. Быстро смеркалось. «Наверно, в дороге придется ночевать. Как я знаю, в окрестностях жилья-то и нет. Хоть бы еды с собой взял, а то не интересно на голодный желудок ночевать, — ругал себя Владик, крутя руль, объезжая размытые рытвины. – Как бы еще тут не застрять». Этот его отрезок пути пролегал ровно между двух деревень, расположенных очень далеко друг от друга.
Владик свернул на обочину, остановил свой уазик-санитарку и вышел из машины. Ночной дождь моросил, навевая уныние путнику, стоявшему посреди большого алааса. Черный лес стоял стеной вокруг большой поляны с поникшей от влаги высокой травой. «Тут даже сенокоса не было. Да, людей в округе нет. Глухое место», — понял Владик. Светлели уже пожелтевшие березы на фоне сумрачно черных елей. Безразличное небо со своей высоты поливало его водой. Холодный влажный воздух проник под одежду, вызвав трепет. «Если печку включу в машине, то бензин может кончиться», — подумал Владик. Это не прибавило ему бодрости. Промозглая ночь только начиналась. Если б было лето, ночи были бы светлыми, и он без проблем доехал бы до реки, до паромной переправы в любой дождь. Но осенью ночи черные, и дороги не видно, особенно такой, как сейчас, наполненной огромными лужами, скрывшими собой предательские ямы.
Владик посмотрел на машину. Ее фары горели, но свет их был таким тусклым, и к тому же фары настолько заляпаны грязью, что не освещали практически даже ни метра впереди. Он потер их пучком мокрой травы. Вздохнув, он влез в машину, выключил фары и стал устраиваться на ночевку прямо на водительском месте. Решив попытаться заснуть, Владик выключил свет в салоне и стал глядеть в мокрое и грязное лобовое стекло. По нему струились капли дождя. Дождь монотонно стучал по крыше уазика. Ворочаясь, Владик стал всматриваться в полоску леса, видную впереди уже привыкшим к темноте глазам. Что-то привлекло его внимание, и он стал всматриваться пристальней. Это был маленький огонек среди деревьев.
«Это же свет горит в окне! – понял он, поднимаясь. – О, наверно, это кто-то с летнего пастбища, с сайылыка еще не переехал. Надеюсь, путника не прогонят в такую ночь». Он завел машину и поехал прямо по полю на огонек.
Ухабы поляны, заполненные водой, впрочем, покорились колесам уазика, упрямо проложившего неверную колею до опушки смешанного леса. Тонкие деревья, выросшие сплошной стеной сплелись своими ветвями в одну массу, слегка колыхавшуюся под струями дождя. Владик запер машину и стал продираться между зарослей. Мокрые кусты хватали его своими увядающими мягкими липкими листьями, щедро поливая водой в лицо, за шиворот, за манжеты рукавов. Путь был малоприятным, но Владик пробрался к случайно замеченному дому.
На небольшой полянке с нетронутой высокой поникшей от воды травой стоял низкий старинный якутский дом-балаган. Стены из стволов тонких деревьев установлены стоймя под наклоном. Обмазка стен давно отвалилась, оставшись лишь в щелях, а сами жерди побелели от времени. Крыша, щедро заваленная землей, покосилась от ее тяжести, густо поросла травой, и даже небольшой куст тянулся с крыши к небу ветвями с желтыми листьями. Торчит деревянная труба якутского камелька с остатками глиняной обмазки, брызжа искрами горящих поленьев. Вот и светящееся окно. Странно, что он вообще заметил его свет издали. Окно было шириной всего в две тонкие жерди. Хлипкая рама, затянутая чем-то коричневым, пришитым грубыми стежками, мало похожим на стекло материалом, совсем не пропускала свет изнутри. «Что это? А, наверно, бычий пузырь, — подумал Владик, потрогав оконную раму. – Ничего себе. Впервые вижу». Наклонная дверь лежала почти в 45 градусов по отношению к вертикали, и открывалась наружу. Владик стал, поднимая вверх, открывать дверь, обтянутую бычьей шкурой, мокрой от дождя и от того еще более отяжелевшей. Когда он, пригнувшись, вошел внутрь дома, то дверь тяжело хлопнула за ним. Он успел убрать голову, не то бы последовала травма, и обмазка стен и земля с крыши тут же посыпалась ему за шиворот и на волосы.
Владик оглянулся, щурясь от света и отряхиваясь. Внутри горел камелек – единственный источник света. Старая обугленная глина все еще держалась на деревянном каркасе. Весело трещали поленья, облизывая огнем закопченный чайник. Запах оладий разливался вокруг. Посреди дома стоял круглый якутский столик на трех ножках с щербатой столешницей. Углы дома, охваченные рядами нар, терялись в смутных тенях, отбрасываемых огнем. Одна нара была занавешена лоскутным покрывалом. Занавеска колыхнулась и оттуда выглянула старуха.
Баба Шура взяла чайник и хотела налить в чашку кипятка. Тут Владик спохватился.
«Да, старушка явно не в себе, — подумал Владик. – Хорошо, хоть люди продукты приносят». Он стал невольно рассматривать бабу Шуру. Это была опрятная старушка очень приятной наружности. Блестящие глазки старушки, так заинтересованно глядевшие на него с морщинистого лица, никак не выдавали душевного расстройства. В них была мысль, но какая – он понять не мог, слишком был уставшим. Свои седые волосы она аккуратно повязала светлым платком. Какого он был цвета, Владик понять не мог, потому что и платок был старым и выцветшим, да и камелек стал затухать. В наступающей темноте он разглядел темный потертый жилет с карманами-клапанами поверх длинного платья с оборками с длинными рукавами. Она потянулась долить в его чашку кипятка, и на морщинистом пальце он заметил старинное колечко.
Утром он проснулся. Потянулся, зевнул и открыл глаза. Владик так и остался лежать с открытым ртом. Над ним было несколько жердей — остатков конструкции, когда-то бывшей крышей дома. Жерди перечеркивали небо в клочьях рваных облаков, несущихся по ветру. Вкус оладий стоял у него во рту. Владик тут же приподнялся и, оказалось, что он спал на мокрых досках, поросших травой и обильно присыпанных хвоей. Рядом лежали куртка и свитер. На небольшой полянке были раскиданы руины рухнувшего от времени балагана. Сквозь жерди росли молодые березки и сосенки.
Его удивлению не было предела. Где ж тот стол с посудой? Даже не было его остатков. Где его нара – лишь груда досок. Где та тяжелая дверь и камелек? Где баба Шура? Он заметил, что в том месте, где ночью стоял стол, что-то яркое лежит в траве. Он подобрал одежду, встал, подошел и поднял с земли помятую промокшую под дождем пачку чая «Липтон».
«Что такое?» – воскликнул он в сильном волнении. В ужасе бросил Владик пачку чая на то же самое место. Холодок то ли страха, то ли промозглой сырости пробежал по его телу. Он стал трогать себя: одежда его была сухой, и куртка и свитер. Ощущение сытости не покидало его. Владик ощутил панику и бросился бежать к машине. «Где машина? А вдруг ее тоже нет!» – Эта мысль подгоняла его, и он бежал так быстро, как мог сквозь чащу спутанных ветвей.
Машина стояла так, как он оставил ее вчера ночью. Забрызганный грязью от колес до крыши так, что не было заметно его настоящего цвета, уазик одиноко стоял на опушке леса. Владик влез в него, завел и как мог поспешно выехал на дорогу. Сам себя не помня, он подъехал к переправе через реку Лену.
Прошло несколько дней, и Владик снова ехал по той же дороге из города домой. Он был с другом. Проезжая то место, Владик невольно притормозил.
Витек был заинтригован. Молча они вошли в лес. Витьку это показалось очень забавным. Скоро они вышли на совсем маленькую полянку. Она была завалена руинами старого обвалившегося дома-балагана. Витек с интересом наблюдал, как Владик стал разжигать маленький костерок посреди этих обломков. Владик вытащил газеты, несколько пакетиков чая, свечу и несколько конфет. Все это он положил в кучку посреди развалин, глядя в огонь. Огонь погас через несколько минут. Владик встал, постоял, и они повернули к машине. Принесенные Владиком вещи остались на мокрой траве. «Зачем он мусор тут оставил?» — подумал Витек, затем не удержался и спросил:
Груженый товаром уазик надсадно ревя мотором, поехал по дороге. Ветер быстро развеял облако его выхлопных газов. Кроме следов машины, ничто не выдавало присутствия человека в этом глухом диком лесу. Ветер, неся на землю осень, рылся в опавшей листве, обшаривая каждую щепку руин на лесной поляне. Еще не тронувшиеся в теплые края птицы порхали по деревьям, садились на все еще торчащие жерди, бурундуки сновали по руинам в поисках запасов на зиму, и вокруг громко кричали вороны.
Время все идет своим чередом, но темными ночами тихая старушка все листает газеты, попивая душистый чай с конфетами в свете свечи.